Отдельная реальность
Все, чему мой бенефактор научил меня на первой ступени обечения, я передал тебе. Правило верное, шаги не могут быть изменены. Ты сделал все, что нужно было сделать, и все же ты не видишь; но тем, кто видит, подобно Хенаро, кажется, будто ты видишь. Я полагаюсь на это, и я обманываюсь. Ты вертишься вокруг и ведешь себя, как идиот, который не видит, что, конечно, является правильным для тебя.
Слова дона Хуана причинили мне глубокое страдание. Я не знаю, почему, но я был близко к слезам. Я начал рассказывать о своем детстве, и волна жалости к себе охватила меня. Дон Хуан пристально посмотрел на меня на секунду и отвел глаза. В них был пронзительный блеск. Я почувствовал, что он захватил меня своими глазами. У меня было ощущение, что две руки ласково сжали меня, и я ощутил непонятное волнение, нетерпеливое желание, приятное отчаяние в области моего солнечного сплетения. Я стал сознавать свою брюшную область. Я ощутил там жар. Я не мог говорить связно больше и забормотал, затем я перестал говорить совсем.
— Возможно, это обещание, — сказал дон Хуан после долгой паузы.
— Извините.
— Обещание, которое ты дал однажды давным давно.
— Какое обещание?
— Ты, может быть, можешь сказать мне это. Ты помнишь это, нет?
— Нет.
— Ты обещал что-то очень важное однажды. Я думал, что, может быть, ты обещал охранять себя от видения.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Я говорю об обещании, которое ты дал! Ты должен помнить его.
— Если ты знаешь, что было обещание, почему ты не скажешь мне, дон Хуан?
— Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.
— Было ли это обещанием, которое я сделал себе?
На мгновение я подумал, что он, может быть, ссылается на мое решение оставить ученичество.
— Нет. Это что-то, что имело место очень давно, — сказал он.
Я засмеялся, потому что я был уверен, что дон Хуан играет со мной какую-то игру. Я почувствовал озорство. У меня было ощущение приподнятого настроения при мысли, что я могу дурачить дона Хуана, который, как я был убежден, знал так же мало, как и я, о подозреваемом обещании. Я был уверен, что он ловил рыбу в темноте и пытался импровизировать. Мысль потакать ему доставляла мне удовольствие.
— Было ли оно чем-то, что я обещал моему дедушке?
— Нет, — сказал он, и глаза его заблестели. — Также не то, что ты обещал своей бабушке.
Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня засмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставил мне ловушку, но я хотел играть игру до конца. Я начал перечислять всех возможных людей, кому я мог бы обещать что-нибудь очень важное. О каждом он сказал нет. Затем он перевел разговор к моему детству.
— Почему твое детство было печальным? — спросил он с серьезным выражением.
Я сказал ему, что мое детство в действительности было не печальным, но, может быть, немного трудным.
— Каждое ощущение — это путь, — сказал он, посмотрев на меня снова. — я также был очень несчастлив и боязлив, когда я был ребенком. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени не имеет больше значения для меня, раньше было трудно. Я перестал думать о трудности моей жизни как раз перед тем, как я научился видеть.
— Я также не думаю о своем детстве, — сказал я.
— Тогда почему это делает тебя печальным? Почему ты хочешь плакать?
— Я не знаю. Возможно, когдя я думаю о себе, как о ребенке, я чувствую жалость к себе и ко всем близким людям. Я чувствую себя беспомощным и печальным.
Он пристально посмотрел на меня, и снова в области живота я отметил необычайное ощущение двух рук, схимающих его. Я отвел свои глаза, а затем быстро взглянул назад на него. Он смотрел в пространство мимо меня; его глаза были затуманены, без фокуса.
— Это было обещанием твоего детства, — сказал он после короткого молчания.
— Что я обещал?
Он не отвечал. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся; я знал, что он чувствовал свой путь в темноте; однако, я несколько потерял свое первоначальное стремление шутить с ним.
— Я был тощим ребенком, — продолжал он, — и я всегда боялся.
— Таким же был я, — сказал я.
