Отдельная реальность
Я заметил, что его смех был особенно укрепляющим, и он стал центральной точкой моего пополнения силы: чем больше он смеялся, тем лучше я себя чувствовал.
На следующий день я рассказал дону Хуану последовательность событий со времени, когда он оставил меня. Он смеялся все время при моем отчете, особенно когда я рассказал ему, что я думал, что это была одна из его хитростей.
— Ты всегда думаешь, что над тобой шутят, — сказал он. — ты веришь себе слишком много. Ты действуешь так, как будто ты знаешь все ответы. Ты не знаешь ничего, мой маленький друг, ничего.
В первый раз дон Хуан назвал меня «маленьким другом». Это захватило меня врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе была огромная теплота, и это заставило меня сильно опечалиться. Я сказал ему, что я был беззаботным и неспособным потому, что это была врожденная склонность моей личности, и что я никогда не пойму его мира. Я чувствовал себя глубоко взволнованным. Он был очень ободрен и заявил, что я сделал хорошо.
Я спросил его о значении моего переживания.
— Это не имело значения, — ответил он. — та же самая вещь могла случиться с каждым, особенно с подобным тебе, кто имеет свой просвет уже открытым. Это очень обычно. Любой воин, который отправляется на поиски олли, расскажет тебе об их действиях. То, что они делали с тобой, было мягким. Однако, твой просвет открыт, и вот почему ты такой нервный. Никто не может превратиться в воина сразу. Теперь ты должен отправляться домой и не возвращаться до тех пор, пока не излечишься и пока твой просвет не закроется.
17
Я не возвращался в Мексику несколько месяцев; я использовал это время, чтобы работать над своими записями, и впервые за 10 лет, с тех пор, как начал ученичество, учение дона Хуана начало приобретать реальный смысл. Я чувствовал, что долгие периоды времени, когда я должен был оставаться вдалеке от ученичества, производили очень отрезвляющее и благотворное действие на меня; они предоставляли мне возможность проверить сведения и расположить их в интеллектуальном порядке, свойственном моему воспитанию и интересу. Однако, события, которые имели место в мой последний визит на поле действия, указывали на ошибочность моего оптимизма по отношению к пониманию знания дона Хуана.
Я сделал последнюю запись в своих заметках 16 октября 1970 года. События, которые имели место в этом случае, отметили переходный период. Они не только закрыли цикл обучения, но они также открыли новый цикл, который так сильно отличался от того, что я делал до сих пор, что я чувствую, что это точка, где я должен кончить мой репортаж.
Когда я приблизился к дому дона Хуана, я увидел его сидящем на его обычном месте под рамада под дверью. Я поставил машину в тени дерева, взял свой портфель и чемодан с бакалейными товарами из машины и подошел к нему, громко поздоровавшись с ним. Затем я заметил, что он был не один. Позади высокой кучи дров сидел другой человек. Они оба смотрели на меня. Дон Хуан помахал мне рукой и так же сделал другой человек. Судя по его наряду, он не был индейцем, а был мексиканцем с юго-запада. Он был одет, как левис: в бежевую рубашку, техасскую ковбойскую шляпу и ковбойские ботинки.
Я заговорил с доном Хуаном и затем посмотрел на человека: он улыбался мне. Я пристально смотрел на него некоторое время.
— Здесь маленький Карлос, — сказал человек дону Хуану, — И он совсем не разговаривает со мной. Не говори мне, что он сердит на меня!
Прежде, чем я мог сказать что-нибудь, они оба разразились смехом, и только тогда я понял, что незнакомец был дон Хенаро.
— Ты не узнал меня, да? — спросил он, все еще смеясь.
Я должен был признаться, что его наряд сбил меня с толку.
— Что ты делаешь в этой части мира, дон Хенаро? — спросил я.
— Он прибыл насладиться теплым воздухом, — сказал дон Хуан. — не правда ли?
— Верно, — вторил дон Хенаро. — Ты не представляешь, что может сделать теплый воздух для тела старого человека, подобного мне.
Я сел между ними.
— Что делает он с твоим телом? — спросил я.
— Теплый ветер говорит чрезвычайные вещи моему телу, — сказал он.
