Путешествие в Икстлан
Он сделал паузу на долгое время, а затем сказал тоном глубокого убеждения.
— Искать совершенства духа воина — это единственная задача, стоящая нас, как людей.
Его слова действовали, как катализатор. Я чувствовал груз моих прошлых поступков, как независимую и тянущую назад ношу. Я признал, что для меня нет никакой надежды. Я начал плакать, говоря о своей жизни. Я сказал, что я болтаюсь уже так долго, что я стал нечувствительным к боли и печали за исключением тех редких случаев, когда я осознаю свое одиночество и свою бесполезность.
Он не сказал ничего. Он ухватил меня за подмышки и вытащил из клетки. Я сел, когда он меня отпустил. Он тоже уселся. Неловкая тишина установилась между нами. Я думал, что он дает мне время прийти в себя. Я вытащил записную книжку и от нервозности начал строчить в нее. Я чувствовал...
— Ты чувствуешь себя, как лист, отданный на волю ветра, не так ли? — сказал он, глядя на меня.
Именно так я себя и чувствовал. Он, казалось, был слит со мной. Он сказал, что мое настроение напомнило ему песню и начал петь ее тихим голосом. Его поющий голос был очень приятен, и слова песни захватили меня:
Я так далеко от неба, где я был рожден. Бесконечная ностальгия затопляет мои мысли. Сейчас, когда я так одинок и печален, как листик на ветру, я хочу иногда плакать, иногда я хочу смеяться от тоски /ке лехос эстой дель сьелло донде э насидо. Именса ностальхиа инваде ми пенсамьенто. Аора кээстой там соло и тристэ куаль оха аль вьенто, сисьера льорар, кисьера рэир дэ сентимьенто/.
Мы не говорили в течение долгого времени. Наконец, он прервал тишину.
— С того времени, как ты был рожден, так или иначе, но кто-нибудь что-нибудь делал для тебя, — сказал он.
— Это верно, — сказал я.
— И они делали что-то для тебя против твоей воли.
— Верно.
— А теперь ты беспомощен, как лист на ветру.
— Это верно. Все так и есть.
Я сказал, что обстоятельства моей жизни временами бывали опустошительными. Он слушал внимательно, но я не мог понять, то ли он просто соглашается, или искренне заинтересован до тех пор, пока не заметил, что он старается скрыть улыбку.
— Как бы сильно тебе ни нравилось чувство жалости к самому себе, ты должен изменить это, — сказал он мягким голосом. — это не подходит к жизни воина.
Он засмеялся и еще раз спел песню, но изменил интонацию некоторых слов. В результате получился плачущий куплет. Он указал, что причиной того, что мне понравилась песня, было то, что в своей собственной жизни я не делал ничего другого, как только находил во всем недостатки и плакал. Я не мог с ним спорить. Он был прав. Я, однако же, я считал, что у меня достаточно причин, оправдывающих мое чувство того, что я как лист на ветру.
— Самая трудная вещь в мире — принять настроение воина, — сказал он. — нет пользы в том, чтобы печалиться, жаловаться или чувствовать себя оправданным в том, что ты так делаешь, и верить в то, что кто-то всегда что-то делает для нас. Никто и ничего никому не делает, а менее всего воину.
Ты здесь со мной, потому что ты хочешь быть здесь. Ты должен принять полную ответственность за свои поступки к настоящему времени. Так, чтобы мысль о том, что ты находишься в воли ветра, была неприемлема.
Он поднялся и начал разбирать клетку. Он ссыпал землю обратно туда, откуда он ее взял и тщательно рассовал все палки в чапараль. Затем он покрыл чистое место мусором, оставив место таким, как если бы его никогда ничто не касалось.
Я сделал замечание относительно его скрытности. Он сказал, что хороший охотник узнает, что мы были здесь вне зависимости от того, какими осторожными мы будем, потому что следы людей не могут быть полностью стерты.
Он сел, скрестив ноги, и велел мне сесть как можно удобнее лицом к тому месту, где он закапывал меня, и оставаться в таком состоянии, пока мое настроение печали не рассеется.
— Воин закапывает себя для того, чтобы найти силу, а не для того, чтобы плакать от жалости к самому себе.
Я сделал попытку объясниться, но он остановил меня нетерпеливым движением головы. Он сказал, что должен был вытащить меня из клетки, как можно быстрее, потому что мое настроение было невыносимым, и он побоялся, что место воспользуется моей мягкотелостью и причинит мне вред.
