Путешествие в Икстлан
Для меня это был адский месяц. Я рассказал дону Хуану, например, о поведении моего отца, которое, как я думал, очень подходит к настоящей ситуации.
Почти сразу по прибытии на ферму мой отец настаивал на том, чтобы я совершил с ним длинную прогулку так, чтобы мы могли с ним обо всем поговорить. И во время нашего разговора он составлял планы о том, как мы будем ходить купаться каждый день в 6 часов утра. Ночью он ставил будильник на пол шестого, чтобы иметь достаточно времени, потому что ровно в шесть мы должны быть уже в воде. А когда звонок начинал звенеть утром, он выскакивал из постели, надевал очки и подходил к окну, чтобы посмотреть наружу.
Я даже запомнил следующий монолог:
— М-м-м... Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас прилягу всего минуток на пять, оъкей? Не больше, чем на пять! Я просто собираюсь распрямить свои мышцы и полностью проснуться.
И он всегда без исключения спал после этого до десяти, а иногда и до полудня.
Я рассказал дону Хуану, что меня раздражало его нежелание отказаться от явно надуманных решений. Он повторял этот ритуал каждое утро, пока я, наконец, не оскорбил его чувства, отказавшись заводить будильник.
— Это не были надуманные решения, — сказал дон Хуан, явно принимая сторону моего отца. — он просто не знал, как встать из постели, вот и все.
— Во всяком случае, — сказал я. — я всегда с сожалением отношусь к нереальным решениям.
— Какое же решение будет тогда реальным? — спросил дон Хуан с улыбкой.
— Если бы мой отец сказал себе, что он не может идти плавать в шесть утра, а может, возможно, и в три пополудни.
— Твое решение ранит его душу, — сказал дон Хуан с оттенком большой серьезности.
Я подумал, что уловил нотку печали в его голосе. Некоторое время мы молчали. Моя задиристость испарилась, я думал о своем отце.
— Разве ты не видишь, — сказал дон Хуан, — он не хотел плавать в три часа пополудни.
Его слова заставили меня подпрыгнуть.
Я сказал ему, что мой отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не совершал. Я почти кричал.
Дон Хуан не сказал ни слова. Он медленно в каком-то ритме качал головой. Я чувствовал ужасную печаль. Когда я думал о своем отце, меня всегда охватывало такое всепоглощающее чувство.
— Ты думаешь, что ты был сильнее, не так ли? — спросил он меня как бы невзначай. Я сказал, что да, и начал рассказывать ему обо всей эмоциональной путанице, которую мой отец вносил в меня, но он меня прервал.
— Он был злой с тобой? — спросил он.
— Нет.
— Он был мелочен с тобой?
— Нет.
— Делал ли он для тебя все, что мог?
— Да.
— Тогда что же в нем неправильно?
Опять я начал кричать, что он был слабый, но спохватился и понизил голос. Я чувствовал себя несколько в странном положении, что дон Хуан меня допрашивает.
— Для чего ты все это делаешь? — спросил я. — ведь предполагалось, что мы будем говорить о растениях? — я чувствовал себя раздраженным и подавленным более, чем когда-либо. Я сказал ему, что ему нет дела, что у него нет даже малейшего права судить о моем поведении. И он разразился животным смехом.
— Когда ты сердишься, ты всегда чувствуешь себя правым? — сказал он и мигнул, как птица.
Он был прав. У меня была тенденция к тому, чтобы чувствовать себя оправданным в том, что я сержусь.
— Давай не будем говорить о моем отце, — сказал я, борясь за хорошее настроение. — давай будем говорить о растениях.
— Нет, давай поговорим о твоем отце, — настаивал он. — это то самое место, с которого следует начать сегодня. Если ты думаешь, что ты был настолько сильнее, чем он, почему ты не ходил плавать в шесть часов утра вместо него?
Я сказал ему, что я не мог поверить в то, что он серьезно просит меня об этом. Я всегда считал, что плавание в шесть часов утра — это дело моего отца, а не мое.
— Это было также и твоим делом с того момента, как ты принял его идею, — бросил в меня дон Хуан.
Я сказал, что я никогда не принимал ее, что я всегда знал, что мой отец неискренен сам с собой. Дон Хуан поинтересовался, как само собой разумеющимся, почему я не высказал своего мнения в тот раз.
