Дар Орла
Затем я также ощутил ответ. Он пришел ко мне готовым, своего рода отливкой. Я весь целиком ощутил его сначала на кончике своей грудины, а затем в уме. Моей проблемой было то, что я не мог распутать то, что я знал, чтобы обратить это в слова.
Горда не прерывала моих мыслительных процессов ни дальнейшими комментариями, ни жестами. Она оставалась совершенно спокойной, ожидая. Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что нам не нужно было говорить словами.
Мы еще немного поддержали состояние общности друг с другом, а затем оно затопило нас обоих. Постепенно мы с Гордой успокоились. Я в конце концов начал говорить. Не потому, что у меня была необходимость произнести то, что мы и так знали оба, а просто для того, чтобы восстановить опору нашей дискуссии. Я ей сказал, что знаю, в каком смысле мы не являемся цельными, но мне трудно перевести это знание в слова.
— Есть масса и масса вещей, которые мы знаем, — сказала она, — и все же мы не можем заставить их работать на себя, потому что не имеем представления, как вытащить их из себя на поверхность. Ты только что начал ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю и в то же время не знаю. Я все время странствую по самой себе и когда пытаюсь сказать, что знаю, это звучит идиотски.
Я понял, что она имеет в виду, и я понял ее на физическом уровне. Я знал что-то чрезвычайно практическое и очевидное о воле и о том, что Горда назвала другим «я», и в то же время я не мог произнести ни единого слова о том, что я знал, и не потому, что я был скрытен и смущен, а просто потому, что я не знал, с чего начать и как организовать мое знание.
— Воля является настолько полным контролем второго внимания, что это называется «другое я», — сказала Горда после длинной паузы. — Несмотря на все, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частицу нашего другого «я». Нагваль предоставил нам самим завершить наше знание. В этом наша задача воспоминания.
Она шлепнула себя ладонью по лбу, как если бы ей что-то внезапно пришло в голову.
— Господи! Мы же вспоминаем другое «я», — воскликнула она почти на гране истерики. Затем она успокоилась и продолжала говорить приглушенным тоном.
— Очевидно, мы уже там были, и единственный способ вспомнить, — это тот способ, которым мы пользуемся, то есть выстреливать наши тела сновидения во время совместного сновидения.
— Что ты имеешь в виду? Что это такое — выстреливание наших тел сновидения? — спросил я.
— Ты и сам был свидетелем того, как Хенаро выстреливал свое тело сновидения, — сказала она. — оно выскакивает, как медленная пуля. Оно фактически приклеивается и отталкивается от физического тела с громким треском. Нагваль говорил мне, что у Хенаро тело сновидения может делать большинство вещей, которых мы можем делать обычно. Он приходил к тебе таким образом, чтобы встряхнуть тебя.
Я знаю теперь, чего добивались нагваль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед твоими глазами, выстреливая свое тело сновидения, но все было напрасно.
— Но я совсем не знал, что он был в своем теле сновидения, — сказал я.
— Ты не знал, потому что не следил, — сказала она. — Хенаро пытался дать тебе знать, делая попытки выполнить то, чего тело сновидений делать не может, например, есть, пить и т. п. Нагваль рассказывал мне, что Хенаро обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдет срать и заставит горы трястись.
— Потому что тело сновидения не может делать этих вещей? — спросил я.
— Потому что тело сновидения не владеет намерениями есть и пить, — ответила она.
— Что ты хочешь этим сказать, Горда? — спросил я.
— Великим достижением Хенаро было то, что в своем сновидении он обучился намерению тела, — объяснила она. — он закончил то, что ты начал делать. Он может создавать в сновидении свое тело настолько совершенным, насколько оно вообще может быть. Но у тела сновидения и у физического тела намерения различны. Например, тело сновидения может проходить сквозь стену, потому что знает намерение растворяться в воздухе.
