Огонь изнутри
Последовало долгое молчание. Я был нем, поражен, однако мое сознание было ясным, как никогда. Я думаю, что понял, наконец, что такое настройка. Что-то во мне, что я активизировал, сам не зная как, давало мне уверенность, что я понял великую истину.
— Я думаю, что ты набираешь собственный момент движения, — сказал мне дон Хуан. — пойдем домой: для одного дня и этого хватит.
— О нет, продолжай! — сказал Хенаро. — он сильнее быка. Его следует еще подготовить.
— Нет! — сказал дон Хуан подчеркнуто. — мы должны беречь его силы. Он и так уже достаточно получил.
Хенаро настаивал, чтобы мы остались. Он посмотрел на меня и подмигнул:
— Взгляни, — сказал он мне, указывая на восточную цепь гор. — солнце едва сдвинулось на дюйм на этих горах, а ты уже протопал в аду много часов. Не кажется ли тебе это чем-то чрезвычайным?
— Не смейся над ним без необходимости! — запротестовал дон Хуан почти неистово.
Тогда-то я и увидел их маневр: в это мгновение голос видения сказал мне, что дон Хуан и Хенаро — это команда великолепных следопытов, играющих со мной. Именно дон Хуан всегда выталкивал меня за пределы моих возможностей, но он всегда позволял Хенаро перевесить. В тот день у дома Хенаро, когда я вошел в опасное состояние истерического страха, когда Хенаро допрашивал дона Хуана, следует ли меня еще толкнуть, а дон Хуан уверял меня, что Хенаро развлекается за мой счет, Хенаро в действительности боялся за меня.
Мое видение было настолько поразительным для меня, что я начал смеяться. Оба они посмотрели на меня с удивлением, затем дон Хуан, казалось, понял, что со мной происходит. Он сказал об этом Хенаро, и оба они засмеялись, как дети.
— Ты взрослеешь, — сказал мне дон Хуан. — как раз вовремя: ты и не слишком туп, и не очень-то блистаешь — точно так, как я. Но ты не похож на меня в своих заблуждениях. Здесь ты больше подобен нагвалю Хулиану, за тем исключением, что он был блистательным и в этом.
Он встал и потянулся. Он взглянул на меня совершенно проницающим, свирепым взглядом, какой я когда-либо видел. Я встал.
— Нагваль никогда никому не позволяет узнать, что он начеку, — сказал он мне. — нагваль приходит и уходит, не оставляя следов: свобода — это то, что делает его нагвалем.
Его глаза мгновение горели, а затем закрылись облаками мягкости, доброты, человечности и опять стали глазами дона Хуана.
Я едва удерживал равновесие: я безнадежно падал в обморок. Хенаро прыгнул ко мне и помог сесть. Оба они сели по бокам.
— Ты собираешься получить толчок земли, — сказал мне дон Хуан в одно ухо.
— Думай о глазах нагваля, — сказал Хенаро в другое.
— Толчок придет в тот момент, когда ты увидишь отблеск на вершинах тех гор, — сказал дон Хуан и указал на высочайший пик высочайшей цепи.
— Ты никогда не увидишь опять глаз нагваля, — прошептал Хенаро.
— Иди с толчком туда, куда он поведет тебя, — сказал дон Хуан.
— Если ты подумаешь о глазах нагваля, то поймешь, что у монеты есть две стороны, — шептал Хенаро.
Я хотел думать о том, что оба они мне шепчут, но мои мысли не повиновались мне. Что-то давило на меня: я чувствовал, что сжимаюсь. Я ощутил приступ тошноты. Я видел, как вечерние тени двигались быстро вверх по восточным горам: мне казалось, что я бегу за ними.
— Итак, мы идем, — сказал Хенаро мне в ухо.
— Следи за большим пиком, следи за отблеском, — сказал дон Хуан в другое.
Там, куда указал дон Хуан, действительно была точка особой яркости — на высочайшем пике этой цепи. Я следил за последним отражающимся там лучом солнца. Я чувствовал дыру в ямке под ложечкой, как если бы был на плавательной доске на прибое.
Я почувствовал, а не услышал, отдаленный грохот землетрясения, который внезапно охватил меня. Сейсмические волны были такими громкими и такими огромными, что потеряли для меня всякий смысл: я был незначительным микробом, извивающимся и скручиваемым.
Постепенно это движение замедлялось. Последовал еще один толчок и все остановилось. Я попытался осмотреться. У меня не было никакого ориентира. Казалось, я был посажен, как дерево.
