Огонь изнутри
Он обычно намертво ставил нас против непостижимых проблем и оставлял решать их самостоятельно. Некоторые из нас никогда ничего не решили и кончили весьма похоже тем древним видящим: все — действия и нет реальных знаний.
— Заключены ли эти воспоминания в моем уме? — спросил я.
— Нет, это было бы слишком просто, — ответил он. — действия видящих более сложны, чем деление человека на ум и тело. Ты забыл, что делал то, что забыл, ты видел.
Я попросил дона Хуана объяснить по-другому то, что он только что сказал. Он стал терпеливо объяснять, что все, что я забыл, происходило со мной в состояниях, в которых мое сознание было расширено, интенсифицировано, а это означает, что использовались отличные от обычных области моего полного существа.
— То, что ты забыл, поймано в тех областях твоего целостного существа, — сказал он. — использовать те, другие области и значит видеть.
— Я еще больше запутался, чем всегда, дон Хуан, — сказал я.
— Я не виню тебя, — ответил он. — видение значит обнажение сердцевины всего — быть свидетелем неведомого и бросить взгляд на непостижимое. Как таковое, оно малоутешительно. Обычно видящие разрываются на части от того, что существование неизмеримо сложнее, а наше обыденное сознание губит его своими ограничениями.
Он опять повторил, что мое сосредоточение должно быть полным, так как предельно важно понять, что новые видящие придают величайшее значение глубокому, неэмоциональному постижению.
— Например, в прошлый раз, — продолжал он. — когда ты «понял все» относительно ла Горды и своего чувства собственной важности, ты в действительности не понял еще ничего реально. У тебя была эмоциональная вспышка, вот и все. Я говорю это, потому что на другой же день ты опять был на своем коньке собственной важности так, как будто ты никогда ничего не осознал.
То же случилось с древними видящими: они предавались эмоциональным реакциям. Однако, когда пришло время понять, что же они видят, они не смогли этого сделать. Чтобы понять, нужна тревога, а не эмоциональность. Берегись тех, кто плачет от осознания, ибо они ничего не поняли.
На пути знания лежат несказанные трудности для тех, кто остается без трезвого понимания, — продолжал он. — я описал порядок, в каком новые видящие разместили истины относительно сознания, так что это будет служить тебе картой — той картой, которую ты сможешь проверить с помощью своего видения, а не глаз.
Последовала долгая пауза. Он смотрел на меня. Он определенно ждал от меня вопроса.
— Все ловятся на той ошибке, что видение осуществляется глазами, — продолжал он. — но не удивляйся, что после стольких лет ты не понял, что видение — это не дело глаз. Вполне естественно впадать в эту ошибку.
— Что же тогда такое видение? — спросил я.
Он ответил, что видение — это настройка. Я напомнил ему, что он сказал, что восприятие — это настройка. Тогда он объяснил, что настройка эманаций, осуществляемая обычно, это восприятие повседневного мира, а настройка эманаций, которые никогда не использовались в обычном смысле — это видение. Когда такая настройка происходит, человек видит. Следовательно, видение, возникающее от необычной настройки, не может быть чем-то, на что смотрят. Он сказал, что, несмотря на то, что я «видел» бесчисленное число раз, мне все же не пришло в голову отказаться от своих глаз. Я подпал под влияние того, что видение было помечено и описано.
— Когда видящие видят, что-то объясняет по мере того, как возникает новая настройка, — продолжал он. — голос говорит им в их уши, что есть что. Если такой голос отсутствует, тогда то, во что вовлечен видящий, не является видением.
После минутного молчания он продолжил объяснения относительно голоса видения. Он сказал, что равным образом было бы безумием говорить, что видение — это слышание, поскольку это бесконечно больше, однако видящие вынуждены избрать звук в качестве знака новой настройки.
Он назвал голос видения наиболее таинственной, необъяснимой вещью.
— Моим личным выводом является то, что голос видения присущ только человеку, — сказал он.
